Чем больше давление на металл — тем сильнее его сопротивление.
Этот закон физики в полной мере относится и к людям…
Заполнив тюрьмы сторонниками Советской власти и физически уничтожив наиболее активных из них, белогвардейцы рассчитывали парализовать этим всякое сопротивление. В ноябре 1918 года верховным правителем на Урале и в Сибири стал адмирал Александр Васильевич Колчак, и репрессивные меры против «несогласного» населения еще более усилились. И такая недальновидная политика стала, по мнению автора этого очерка, главной трагической ошибкой не только адмирала Колчака, но и всего Белого движения. А борьба против колчаковского режима не только не ослабевала, не только не прекращалась, но с каждым днем все более усиливалась. Знаю это хорошо на примерах своего родного города, где даже женщины и подростки приняли участие в этой борьбе.
Жительница Юрюзани Евдокия Григорьевна Новоженина длительное время скрывала в своем доме в тайнике под полом группу бывших красногвардейцев до тех пор, пока не наступили весенние дни, и красногвардейце не переправились в лес, где организовался в предгорьях хребта Шуйды и горы Осиновой партизанский отряд.
Мария Игнатьевна Чуманова, Пелагея Захаровна Махетова и другие женщины Юрюзани с риском для жизни снабжали партизан продуктами, передавали им от надежных людей оружие, выполняли их поручения.
То же самое было и в Катав-Ивановске, и в Усть-Катаве, и в Минке, и в других селах и деревнях Южно-уральского горного округа. Да, и как было не усилиться этой борьбе, этому противодействию, если в одной только Минке с приходом белых при помощи осатаневшего кулачья были схвачены не один десяток крестьян, и уже через день массовый расстрел ни в чем не повинных людей был произведен на Красной горке между селом и железнодорожным разъездом. Всего же за время гражданской войны в Минке погибло более пятидесяти человек.
Не досчитались многих своих односельчан и в Орловке, и в Тюбелясах, и в Меседе, и в других селах горнозаводского округа, примыкавшего к Катав-Ивановскому заводу.
Улицей Дмитрия Тараканова названа одна из центральных магистралей Катав-Ивановска, и местным старожилам хорошо знакомо это имя.
В 1909 году, окончив школу, два друга — Дмитрий Тараканов и Александр Мельников — пошли на завод. Александр — в модельный цех, Дмитрий — в ученики слесаря. Но в Катав-Ивановске Дмитрий Тараканов не задержался, уехал в Колпино недалеко от Петербурга, где работал старший брат, и с его помощью устроился на завод. Там-то он и сошелся близко с революционно настроенными рабочими и в 1912 году вступил в Российскую социал-демократическую партию. По партийным поручениям жил в Екатеринбурге, Лысьве, Невьянске, Златоусте. Потом надолго обосновался в Москве и работал на заводе, где изготовляли телефоны и телеграфные аппараты. В апреле 1917 года был избран в состав Центрального правления Союза рабочих-металлистов Москвы, а в октябре направлен в Центральный Совет профсоюзов.
После Октябрьской революции Дмитрий Петрович вернулся на родину в Катав-Ивановск, работал и в Совете рабочих и солдатских депутатов, и в штабе Красной Гвардии. С приходом белых перешел на нелегальное положение. Скрывался в лесу вместе с другом юности Михаилом Соколовым. Но наступившие холода заставили искать приюта в родном поселке. Декабрьским вечером пробрался он тайком в родительский дом, но по доносу предателя более двух десятков белогвардейских солдат окружили дом Таракановых. Сам полковник Носарь руководил захватом большевика, которого так долго выслеживали. Вместе с ним были офицеры Каменский и Трущелев, уже приобретшие к тому времени мрачную известность среди катав-ивановцев. Все произошло настолько быстро, что старик-отец, который вышел во двор и первый столкнулся с белогвардейской засадой, даже предупредить сына не успел.
Под усиленным конвоем Дмитрия Петровича доставили в штаб. Допрашивали его Носарь, Каменский и Трущелев, и вначале допрос шел в вежливой, корректной форме. Белым важно было склонить такого человека, как Тараканов, на свою сторону.
— Ну, подумайте сами, что у вас общего с этим быдлом, с этим оголтелым рваньем, — вкрадчиво говорил Носарь.— Ведь вы же умный, интеллигентный человек, мы это хорошо знаем. Игра большевиков проиграна. Вам нужно все взвесить трезво и служить матушке России вместе с нами.
Но уговоры и обещания щедрого вознаграждения ни к чему не привели. Допрос прервался, и Тараканова отвели в камеру.
19 декабря в час ночи допрос возобновился. На этот раз не было уже ни корректности, ни вежливых и вкрадчивых уговоров. В ход пошли пытки. Особенно усердствовал в избиениях штабс-капитан Каменский. Стоявший на улице сторож слышал возбужденные голоса, шум, ругань и потом — крик Тараканова:
— Убивайте! Правду не убьешь!
Много лет спустя, Ирина Петровна Шарова, сестра Тараканова, вспоминала, как ходила она в колчаковскую милицию, пытаясь узнать о судьбе брата.
— Часов в семь утра, еще темно было, побежала я в милицию, — рассказывала она. — Но Дмитрия там не оказалось. Я — к штабу. Спрашиваю, где Митя?
— А мы его уже отправили, — отвечают мне.
— Да как же отправили? — говорю. — Ведь поезда-то еще не было.
-А его отправили на Вязовую, на лошадях, — последовал ответ. Так ничего нашей семье от белогвардейских властей добиться не удалось.
А в мае, когда стаял снег, на восточной окраине Катав-Ивановска, в русле Казанского ключа пастухи нашли труп. Эта жуткая весть с молниеносной быстротой распространилась по поселку. Петр Алексеевич и Прасковья Харитоновна Таракановы опознали в убитом сына.
* * *
На Солоцкую гору, на окраине Катав-Ивановска Георгий Дудин и Константин Борцов пробрались из леса ранним майским утром. Уже давно кончились продукты, к тому же надо было разведать обстановку в поселке. А здесь, неподалеку от леса жила родная тетка Георгия Алексеевича. К ней в избу и явились два товарища-партизана.
Утро было теплым, солнечным. Ничто не предвещало опасности. Увидев на пороге исхудавших лесных скитальцев, Агафья только всплеснула руками и сразу же бросилась варить похлебку. Дудин расспросил женщину о новостях в Катаве. Хмуро выслушал сбивчивый рассказ о зверствах и издевательствах.
Агафья быстро собрала на стол, поставила картофельную похлебку, усадила гостей. И пока Дудин и Борцов, набросившись на еду, сидели за столом, женщина все продолжала и продолжала свой невеселый рассказ.
Потом вышла во двор по хозяйству, заглянула в огород, где уже пробивалась зелень, и, всмотревшись в дальнюю кромку леса за огородом, вдруг побледнела и опрометью бросилась обратно в избу.
— Солдаты, Егорка! — крикнула она с порога и в бессильном изнеможении опустилась на лавку. Смуглый, с большими черными усами Дудин повернулся к старухе:
— Где солдаты? Далеко?
— Идут от леса огородами. Прямо к избе.
Дудин выругался:
— Сволочи! Выследил все-таки какой-то паразит, донес!
Он выскочил из-за стола, схватил винтовку. Константин Борцов с сожалением покосился на недоеденную миску похлебки и потянулся за своей.
— Егорка! — простонала старушка, видя, что племянник с товарищем направляются к двери. — Куда вы, сумасшедшие?! Солдат видимо-невидимо. Лезьте скорее в подпол, затаитесь там. Авось, пронесет, Господь помилует.
— Спасибо, тетка Агафья, спасибо, милая! Только в подполье отсиживаться мы не будем. Станем пробиваться к лесу. Не сумеем — живыми не сдадимся.
Дудин порывисто обнял женщину, щелкнул затвором винтовки и исчез за дверью. Константин Борцов последовал за ним.
Агафья со страхом посмотрела им вслед, прижала руки к груди и упала на колени перед иконами, шепча молитву.
С огорода долетели до нее громкие протяжные крики. За ними ударил выстрел, потом еще и еще. Грохнул взрыв бомбы.
В окнах зазвенели стекла, упали с полки ножницы. Агафья сжалась от страха и безысходности, замерла, не в силах даже перекреститься. А с огорода все гремели и гремели выстрелы, частые, беспорядочные… Потом вдруг сделалось тихо. И такая это была звенящая тишина, что даже тиканье часов — ходиков показалось тетке Агафье нестерпимо громким. Она машинально взглянула на часы. Черные стрелки их показывали начало девятого, а старухе казалось, что это майское солнечное утро, которое только что было таким мирным и спокойным, длится уже вечность…
Солнце поднималось к зениту, когда полковник Носарь, получивший в Катав-Ивановске такую мрачную известность, что бабы пугали его именем детей прискакал к месту боя.
Грузно спрыгнув с коня, он поигрывал плеткой и молча смотрел, как навстречу ему торопливо бежит поручик Трущелев. В холодных водянистых глазах полковника закипала ярость.
— Вы баба, поручик Трущелев! Жалкая трусливая баба! — закричал он в бешенстве. — И ваши солдаты подстать своему командиру — дрянь и трусы! Сколько часов вы торчите здесь со своей ротой, как бельмо на глазу, на посмешище всему Катаву? Я вас спрашиваю, поручик! Сколько?!
— Четыре часа, господин полковник, — хмуро пробормотал Трущелев.
— Четыре часа! — передразнил Носарь и скривил губы. — Стыдитесь, поручик! Четыре часа вся ваша рота и три десятка казаков в придачу возитесь с горсткой бандитов и не можете их взять! Позор! Позор!
Трущелев молчал.
— Сколько красных засело в доме? Это-то вы хоть знаете?!
— Полагаю, больше десятка, — сказал Трущелев. — Вероятно, это разведка партизан. Они намеревались прорваться к лесу и скрыться там, а когда не удалось, засели в доме. В моей роте уже несколько солдат выведено из строя.
Носарь смерил поручика уничтожающим презрительным взглядом.
— Я вам сейчас покажу, как надо воевать российскому офицеру, — сказал он. Но едва шагнул из переулка в улицу, как над головой его просвистела пуля и впилась в бревенчатую стену избы.
Носарь поспешно шагнул обратно за угол.
— Сами видите, господин полковник, — сказал Трущелев. — Они защищаются отчаянно и стреляют метко. Солдаты не хотят идти на верную смерть.
— А вы не знаете, что делать?! — заорал Носарь. — Поджигайте дом! Мы их выкурим оттуда. Поджигайте!!! Кому приказываю?!
Два солдата с охапками сена, пригибаясь, пробежали вдоль забора к избе и торопливо чиркнули спичками.
Пламя взметнулось по стене, лизнуло крышу. Повалил густой едкий дым. Столб огня взметнулся к небу. В ответ раздалось несколько выстрелов.
— Не нравится! — злорадно усмехнулся Носарь. — Сейчас мы вас, голубчиков, поджарим, как бифштекс на сковородке.
Огонь бушевал вовсю. Заголосила, запричитала какая-то женщина, за ней — другая. Буйное пламя охватило не только избу, но и ворота, забор, перебросилось на крышу соседнего дома. С детишками на руках выскочила из избы простоволосая растрепанная женщина. Пламя прыгало, отражаясь в расширенных обезумевших глазах ее. А из-под горы на пожар уже бежали люди с ведрами и топорами в руках. Звон набата висел над Солоцкой.
Носарь покосился на бегущих и, доставая из портсигара папиросу, приказал Трущелеву:
— Народ близко не подпускать! Тушить пожар не давать.
— А как же… — начал было Трущелев, но полковник жестко прервал его:
— Вот так же! В крайнем случае, тут сгорят всего три дома, не больше. Пусть знают, как помогать красным.
— Слушаюсь, господин полковник.
Трущелев отдал команду, и цепь солдат преградила дорогу бегущим на пожар.
— Глядите, поручик, чтобы негодяи не улизнули в суматохе, — сказал Носарь. — Вы за это головой отвечаете.
Но из горящего дома не слышно было уже больше ни одного выстрела. Было слышно только, как в жарком раскаленном воздухе трещит и гудит пламя. Дым поднимался столбом уже над тремя горящими избами. Носарь долго всматривался в горящие избы, и лицо его выражало крайнее недоумение.
— Ничего не понимаю, — пробормотал он. — Почему они не сдаются? Живьем сгореть хотят что ли?!
И словно в ответ на его слова с огородов послышалась частая винтовочная стрельба.
— Что там еще происходит? — поморщился Носарь. — Трущелев, узнайте. Но уже не поручик, а пожилой унтер-офицер, пригибаясь, перебежал улицу и остановился перед Носарем и Трущелевым.
— Господин полковник, разрешите доложить. Красным удалось выскочить из огня. Они залегли в огороде.
— Сколько их?
— Не могу знать! Не разглядели в дыму.
— Ну, так взять их живьем!
Унтер-офицер замялся, переступил с ноги на ногу.
— Разрешите доложить… К ним не подступиться, господин полковник. Там две бани рядом. Они укрылись между этими банями, и их никак не возьмешь. В моем взводе уже трое подстрелены.
Носарь в бешенстве рванул из кармана часы, щелкнул крышкой и, глянув на циферблат, длинно и грязно выругался.
Стрелки часов показывали начало второго.
* * *
…Борцов и Дудин лежали за огородными грядками в узком пространстве между банями. Оба были черны от копоти, в обгоревшей одежде. Воспаленные глаза у обоих слезились, были красны. Над огородами стлался едкий сизый дым пожарища, и солнце расплывалось сквозь него багряным пятном. С трудом двигая перевязанной рукой, Борцов щелкнул затвором винтовки и, прикусив от боли губы, повернулся к Дудину.
— Егор, у меня патроны кончаются. Последнюю обойму загнал.
—Держи, — Георгий Алексеевич протянул товарищу патроны. — Стреляй только наверняка. У меня есть еще одна обойма да четыре патрона в браунинге. Эх, нам бы как-нибудь до вечера дотянуть… Темнеть станет — пробьемся к лесу, а там нас — ищи-свищи.
Борцов красными воспаленными глазами посмотрел на солнце, которое уже начало склоняться к западу, и покачал головой.
— Не продержимся, Егор, — сказал он. — До темноты еще долго.
Дудин хотел что-то сказать, но совсем близко, за банями чей-то хриплый голос выкрикнул:
— Эй, вы там… Еще живы?
Дудин и Борцов не отозвались, но оба повернули винтовки в ту сторону, откуда кричали.
За баней подождали немного, должно быть ждали ответа. Потом тот же хриплый голос прокричал с издевкой:
— Молчите — не молчите, а все одно вам крышка! Сдавайтесь лучше добром! Из горного цеха динамит принесли, сейчас баню взрывать будем.
Ни Дудин, ни Борцов не отозвались. Они лежали рядом, прижавшись к земле, и напряженно вслушивались в голоса и возню за баней. На какое-то время возня прекратилась.
— Поджигай фитиль! — крикнули издалека.
Взрыв грохнул с неимоверной силой совсем рядом. Баня покачнулась и осела. Столб земли обрушился на спины и головы Борцова и Дудина. На миг их оглушило.
Но когда рассеялась поднятая взрывной волной пыль, и солдаты цепью осторожно двинулись к обломкам взорванной бани, навстречу им снова-ударили меткие выстрелы и заставили их отступить.
Прошел еще час, долгий, бесконечный… На солнце набежала тучка и скрыла его. Дудин тронул друга за плечо:
— Костя, у меня всего один патрон остался.
—У меня тоже, — помолчав, тихо отозвался Борцов.
— Ну, что ж… Сдаваться не будем. Прощай, Костя.
— Прощай, Егор.
Они обменялись долгим прощальным взглядом, посмотрели оба на небо, на солнце, которое опять вынырнуло из-за тучки, на близкую, но такую недоступную кромку леса вдалеке, за огородами, на груды обгорелых бревен, над которыми все еще стелился горьковатый дымок пожарища, и медленно подняли браунинги… Два выстрела прозвучали почти одновременно, в последний раз потревожив тишину майского вечера.
Когда, спустя долгое время, один из казаков осмелился, наконец, приблизиться, он увидел два неподвижных тела, распростертых на земле. Рядом валялись винтовки и груды стреляных гильз. С опаской покосившись на мертвецов, казак сделал еще несколько осторожных шагов и ткнул Дудина шашкой. И видя, что тот не шевелится, осмелел окончательно и махнул рукой своим товарищам.
Казаки и солдаты окружали тепа убитых и долго, молча, с почтительным удивлением, разглядывали их. Они не могли поверить, что красных, которые вели неравный бой с ротой солдат и взводом казаков на протяжении восьми часов, оказалось всего двое. Так закончился 10 мая 1919 года бой на горе Солодкой на окраине Катав-Ивановска. Так погибли красногвардейцы-партизаны Георгий Алексеевич Дудин и Константин Васильевич Борцов, имена которых были после увековечены в названиях катавских улиц.
Усиление карательных мер вызывало ответные действия против белых со стороны населения, которые особенно активизировались с наступлением весны 1919 года.
В окрестностях Юрюзани, в предгорьях хребта Шуйды возникла партизанская группа, которой командовал вначале Петр Карлин, а позднее — Василий Климанов.
Красногвардейцы Юрюзани. После разгрома армии атамана Оренбургского казачьего войска А. И. Дутова. 1 Мая 1918 год.
Из числа жителей села Тюбеляс такая же партизанская группа, превратившаяся вскоре в небольшой отряд, возникла в окрестных лесах под командованием Николая Князева.
Возле села Александровки и Тюлюка начал действовать небольшой, но очень активный отряд под командованием деревенского кузнеца Лаврентия Кирилловича Закаляпина. Все это не могло не тревожить белогвардейцев.
Маевка в г. Юрюзань. 1917 г.
Начальник Златоустовской уездной колчаковской милиции после инспекционной проверки окрестностей Юрюзанского завода доносил вышестоящему начальству:
«По проверке мною района выяснено, что положение шаткое: сильный большевизм развит в Юрюзани, Минке, Насибаше и Тюбелясах, много дезертиров (имеются в виду дезертиры из белой армии – Л. Сурин)… Прошу содействия перед начальником гарнизона, прислать в Юрюзань для ловли дезертиров и большевиков, скрывающихся уже по несколько месяцев, для укрепления милиции хотя бы пятьдесят человек казаков в распоряжение начальника участка, которому необходимо побыть в Юрюзани хотя бы два- три месяца».
Эта просьба была выполнена, и устрашающая петля репрессий стала затягиваться еще туже.
В те же майские дни, когда на окраине Катав-Ивановска погибли Георгий Дудин и Константин Борцов, был схвачен в Юрюзани Иван Махетов.
Георгий Алексеевич Дудин. Геройски погиб вместе с Константином Васильевичем Борцовым на окраине Катав-Ивановска в мае 1919 года
Двадцатилетний парень, один из тех, кто скрывался в лесу возле гор Шуйды и Осиновой, он пришел в поселок, чтобы похоронить умершего от тифа отца. И когда вернулся после похорон с кладбища, мать попросила:
— Остался бы, сынок, переночевал. Боязно мне одной-то.
Поколебался Иван Махетов и остался, и это едва не стоило ему жизни.
Выйдя ранним утром во двор, вовремя успел он заметить белогвардейских солдат. Птицей перемахнул через один забор, другой, третий и притаился в пустой нежилой избе с заколоченными крест-накрест окнами. Искали его солдаты долго и все же нашли и бросили в камеру «арестного дома», где сидели еще трое — Василий Терентьевич Алаторцев, Михаил Александрович Шекунов и молоденький семнадцатилетний паренек Степан Костин.
Шекунов Михаил Александрович
Шекунов Михаил Александрович
Родился в 1894 году в городе Юрюзани в семье рабочего. В 1918 году добровольно вступил в отряд Красной гвардии. Участвовал в боях по разгрому войск атамана А. И. Дутова. Принимал участие в боях на Миасском фронте против выступления отрядов белогвардейцев. В составе Юрюзанского отряда Красной гвардии участвовалв борьбе против белогвардейцев, эсерови местных меньшевиков.
Уже пожилым человеком был Василий Терентьевич, а вся его вина заключалась в том, что, когда установилась в Юрюзанском поселке Советская власть, избрали его юрюзанцы судьей. По справедливости старался судить Алаторцев. И когда один из местных торговцев вздумал выбросить на продажу тухлое мясо, Василий Терентьевич, разбиравший это дело, оштрафовал купца, за что с приходом белых и был по доносу того же торговца арестован.
Алаторцев Василий Терентьевич
Алаторцев Василий Терентьевич
Родился в 1864 году в городе Юрюзани в семье рабочего. Трудовой путь начал с пятнадцатилетнего возраста на Юрюзанском металлургическом заводе кузнецом–молотобойцем. С 1905 года по 1917 год принимал активное участие в революционном движении. После Октябрьской революции был председателем народного суда в городе Юрюзани. В 1918 году принимал участие в подпольных работах против белогвардейских отрядов в составе партизанского отряда имени Степана Разина.
А Михаил Шекунов и Степан Костин угодили за решетку арестного дома как бывшие красногвардейцы.
Костин Степан Семенович
Родился 15 августа 1902 года в городе Юрюзани в семье рабочего. В 1913 году поступил учиться в земскую столярную мастерскую. С 1915 года по1917 год работал на сельскохозяйственных машинах. В 1917 году вступил в комсомол, был членом Союза молодежи. В январе 1918 года добровольно вступил в отряд Красной гвардии. Участвовал в боях по разгрому белоказачьих войск атамана А.И. Дутова. Принимал активное участие в борьбе с белогвардейцами под городом Миасс.
Ранним майским утром вывели всех четверых из арестного дома и повели под конвоем через Семеновский мост и насыпную дамбу в Василовку, а потом приказали сворачивать направо, на Малую Смольную, в ту сторону, где сейчас раскинулся город Трехгорный. А дальше произошло то, что описано в книге «О смелых и находчивых».
«…На широкой поляне, с осени заваленной кучами хвороста, остановились конвойные и кольцом окружили арестованных. Щелкнул офицер золотым портсигаром, небрежно папиросу в угол рта кинул.
— Ну-с, вот и пришли, — сказал он, закуривая.
Краем глаза покосился Михаил Шекунов на солдат, на офицера, на Ивана Махетова глянул. Лихорадочным блеском горели глаза Шекунова. Указывали они Ивану на молодой соснячок у опушки леса, на кучу хвороста, которая была между Иваном и ближайшим солдатом. Понял Иван этот взгляд. Понял и другое: терять нечего. Шагнул Иван к солдату, который стоял, опершись на винтовку, и к офицеру повернулся:
Разрешите хоть покурить перед смертью.
Кури, — равнодушно прозвучало в ответ. — Только недолго.
Вынул Иван Махетов не спеша кисет из кармана, свернул папиросу, потянулся к солдату за огоньком и вдруг, наотмашь ударив его в лицо, кошкой прыгнул из оцепления и бросился бежать к лесу.
Растерялись и опешили конвойные. Офицер первым опомнился. Подскочил он к одному из солдат, выхватил у него винтовку, рывком к плечу бросил. И не добежать бы Ивану даже до кучи хвороста, не то, что до лесу. Сразила бы его винтовочная пуля. Но ястребом кинулся на офицера сзади Шекунов, сбил его с ног и, вцепившись пальцами в жилистую шею, придавил к земле.
— Ванюшка, беги! Беги! — услышал Иван за спиной отчаянный крик, и крик этот подхлестнул его. В две секунды прыжками добежал он до деревьев и исчез густых зарослях молодого сосняка.
И только тогда вслед беглецу загремели выстрелы. Пули засвистели над его головой, срезая ветки, но ни одна не задела.
А на лесной поляне солдаты пинали и топтали Михаила Шекунова сапогами. Поднялся с земли офицер, погладил свою шею рукой и выхватил из ножен шашку. Ослепительно сверкнула на солнце холодная сталь клинка и опустилась Шекунову на голову. Но всего этого Иван Махетов не видел. Задыхаясь, теряя сознание, он бежал и бежал по лесу. Ветки больно хлестали его по лицу, цеплялись за одежду. Споткнувшись о камень, Иван упал, до крови рассек ногу, поднялся и побежал снова. И, пробежав еще с десяток шагов, обессиленный рухнул в траву. Ни звука не слышалось в дремотной тишине леса. Но вот издалека расколол эту тишину винтовочный залп. Иван понял, что означал этот залп. Он заставил себя встать и, прихрамывая, пошел по лесу все дальше в дальше, туда, где в лесных чащобах скрывался партизанский отряд».
Четверо красногвардейцев партизан, которые попали в плен к белогвардейцам, проделали из арестного дома такой же скорбный последний путь, как Алаторцев, Шекунов, Костин и Махетов. Из арестного дома — в сторону Василовки.
Но, видимо учитывая неудачу предыдущего расстрела, белые даже до леса их не довели, расстреляли прямо на мосту через пруд и сбросили тела казненных в реку. Среди погибших были Филипп Панфилович Колобов, Тимофей Иванович Малахов, Иван Николаевич Мохначев и вязовский железнодорожник Василий Аверкиевич Суворов. Его отец Аверкий Михайлович в том же году погиб от рук белогвардейских палачей в Александровском Централе.
Перед самым приходом Красной Армии, когда дни колчаковцев на Южном Урале были уже сочтены, белогвардейцы расстреляли в Юрюзани на опушке леса за Галицким полем Петра Ивановича Акшенцева, Ивана Панфиловича Карлина, Дмитрия Петровича Привалова и Александра Ивановича Чернецова. Был среди этой группы расстрелянных и уважаемый всеми в Юрюзанском поселке Дмитрий Максимович Малясов.
Твердый и независимый характер был у Дмитрия Максимовича. В царскую ссылку угодил он еще за десять лет до Октября семнадцатого года. Арестовали жандармы его и брата Василия Максимовича за дерзкую стычку с управляющим Юрюзанского завода Жалобиным. Оправдал Жалобин свою фамилию, пожаловался властям. Царский суд был на расправу скор, и «загремели» братья Дмитрий и Василий Малясовы на два года в Сибирь.
А когда вернулись из ссылки в родные края, Юрюзанский завод был уже закрыт. Пришлось искать работу и кусок хлеба на стороне. Котельщиком Дмитрий Максимович был первоклассным, и умелые руки его без дела не остались. Работал он в Чусовой, брал подряд на строительство железнодорожного моста через реку Ишим. В 1910 году братья Малясовы взяли подряд на строительство Баймакского золото-медного завода, приехали в Баймак с группой квалифицированных рабочих в сорок человек, и за два года завод был построен. Все, кто работал с братьями Малясовыми на этом строительстве, вспоминали потом их порядочность и человечность, их беседы с рабочими-строителями за чашкой чая, их заботу о том, чтобы в их бригаде были высокие заработки.
После февральской революции Дмитрий Максимович вернулся в Юрюзань и сразу оказался в гуще событий, охвативших поселок. Он вступил в Красную Гвардию, работал в Совете. Не захотел скрываться и жил открыто, не таясь и после колчаковского переворота. Жила многодетная семья в постоянной тревоге, перебиваясь своим хозяйством да случайными заработками.
…Тихий вечер опускался над Юрюзанским поселком. Уже давно прогнали стадо по улицам Курмыша, когда в ворота Малясовых осторожно постучали. Дмитрий Максимович отпер калитку, и во двор вошел пожилой служащий земской управы.
— Дмитрий Максимович, я к тебе на минутку, — сказал он почти шепотом, хотя во дворе никого не было.— Ты бы скрылся, куда на время… Разговор слышал… Нынче ночью хватать вас всех собираются.
— Кого всех? — спросил Малясов.
— Ну, всех, кто с колчаковской властью несогласный. Не хочу брать грех на душу, решил упредить. Ты беги, беги, Дмитрий Максимович.
— Да куда ж я побегу? — невесело усмехнулся Малясов. — У меня же пятеро. Я скроюсь, а жену терзать будут. На детишках отыграются. Нет уж, будь что будет. Может, увидят мою ораву и пощадят.
— Ну, как знаешь, — и посетитель растворился в вечернем сумраке.
В ту ночь Дмитрий Максимович и жена его Мария Дмитриевна не сомкнули глаз. Пятерых ребятишек уложили на пол, постелив половики. Сами улеглись рядом — Дмитрий Максимович с одного краю, жена с другого. В два часа ночи раздался в ворота громкий требовательный стук:
— Открывай!
Дмитрий Максимович как был в нижнем белье, так и вышел во двор отпирать ворота. Вошел в избу офицер с солдатами. Зажгли лампешку. В ее неровном свете офицер оглядел спавшую на полу ребятню и поднял брови.
— Однако, большая семья у тебя.
— Да, большая, — согласился Малясов, и в душе его затеплился огонек надежды. Но офицер недолго раздумывал.
— Собирайся, — приказал он.
Мария Дмитриевна бросилась было собирать в мешок сухари, но ее остановили:
— Не надо.
В ту же ночь арестовали Петра Акшенцева, Ивана Карлина, Дмитрия Привалова и Александра Чернецова. Все они были год назад в Красной Гвардии и ездили с красногвардейским отрядом под Верхнеуральск сражаться с атаманом Дутовым.
Недолгим был допрос в арестном доме. И вот повели всех пятерых через Галицкое поле по катавской дороге. На опушке леса защелкали затворы. Прогремел залп, потревожив раннюю предутреннюю тишину. Наскоро забросав неглубокую яму землей, солдаты во главе с офицером вернулись в поселок.
Памятник на горе Большая Смольная возле Юрюзани. Здесь были в июне 1919 года зверски замучены десять вязовских железнодорожников и четверо юрюзанцев (фото автора)
* * *
Ровно год хозяйничали колчаковцы на территории Катав-Ивановского района, и этот кровавый год стоил жизни многим. Об этом напоминают сегодня скромные обелиски, установленные на местах расстрелов, и на братских могилах в Катав-Ивановске, Юрюзани, Усть-Катаве, Минке и Вязовой.
Узловая железнодорожная станция была на особом счету у белогвардейского командования. Когда Южный Урал был занят чехословаками и русскими белогвардейцами, из Златоуста на Вязовую по заданию подпольного партийного комитета был прислан уроженец Юрюзанского завода Александр Афанасьевич Жилов. Поступив слесарем в депо, он сумел быстро сколотить группу подпольщиков, которые стали выполнять его поручения в тылу у белых. Ближайшими сподвижниками Александра Жилова стали паровозный машинист Николай Романович Хардин, вскоре сменивший в целях конспирации свою фамилию и ставший Николаем Волгиным, его жена Васса Максимовна, телеграфист Василий Федорович Дорофеев, кондуктор Степан Дмитриевич Козырев, машинист станционной водокачки Кузьма Семенович Гладышев, сторож вокзальной водогрейки Андриан Алексеевич Котельников и другие железнодорожники.
Жена паровозного машиниста станции Вязовой Васса Максимовна Волгина (Хардина). После колчаковских пыток на всю жизнь осталась инвалидом. Персональная пенсионерка. Фото 1960 года
Котельниковский двухэтажный дом и поныне стоит на окраине станционного поселка. В былые времена верхний этаж с тремя окнами на улицу занимал сам Андриан Алексеевич с женой Евдокией Ивановной. Нижний этаж, в котором было только два окна на улицу, Котельников сдавал кондуктору Козыреву. Сбоку в пристрое снимали квартиру Волгины. Жили три семьи дружно. В тяжелые времена делились последним. И этот самый дом стал на Вязовой местом, где собирались подпольщики. Каждый знал, чем грозит такая невидимая для постороннего глаза работа. С приходом белых расстрелян был комиссар станции Петр Матвеевич Николаев. Был арестован и погиб в тюрьме Василий Степанович Разин, командир красногвардейского отряда вязовских железнодорожников, которые ездили минувшей зимой на Дутовский фронт. Но место погибших заняли слесарь депо Александр Жилов и его новые товарищи. В воинских эшелонах, которые следовали через Вязовую, стали появляться неизвестно кем подброшенные листовки, призывающие солдат переходить на сторону красных. Была налажена связь с подпольщиками Юрюзани через Николая Волгина. Помощник машиниста Иосиф Короленко держал такую же связь с надежными людьми в Тюбелясах. Но не бездействовали и враги.
В марте 1919 года Александр Афанасьевич Жилов был арестован и отправлен в Уфимскую тюрьму. Ему было всего двадцать четыре года, когда оборвалась его жизнь. Но на жестоких допросах перед смертью Жилов не назвал ни одной фамилии и не выдал никого. Подпольная организация на станции Вязовой продолжала действовать и после гибели своего руководителя.
* * *
Взбешенное неудачами на фронте и чувствуя шаткость и ненадежность своего тыла, где зрели гроздья народного гнева, колчаковское командование направило в горнозаводский район Южного Урала карательные отряды. То, что произошло дальше, — не выдумка автора. Передо мной — официальный архивный документ — «Протокол комиссии по расследованию зверств колчаковцев на станции Вязовая Самаро-Златоустовской железной дороги и на Юрюзанском заводе». О кровавой и жуткой трагедии нашей истории рассказывают строки этого документа.
В июне 1919 года Вязовую и железнодорожный поселок при станции окружили каратели под командой подпоручика Демьяна Михайловича Мельникова. Две с половиной сотни солдат производили обыски в домах железнодорожников и аресты. Каратели не щадили ни женщин, ни молодых, ни стариков. Были схвачены сорок восемь человек и всех их препроводили во двор вязовского жителя Ивана Романовича Кашкарова, дом которого подпоручик Мельников избрал местом для проведения экзекуции. Нашлись на Вязовой и те, кто с готовностью согласился помогать
карателям и составил списки «неблагонадежных». Всех арестованных по одному препровождали в комнату, где сидели шестнадцать офицеров в форме батальона смерти с эмблемой черепа и скрещенных костей на рукавах.
Офицеры в компании медицинских сестер пили водку и закусывали, а Мельников держал в руках список, и один из вязовских, фамилию которого не хочу называть, удостоверял личность каждого арестованного, которого потом вели к месту экзекуции.
В протоколе комиссии по расследованию зверств карательного отряда Мельникова зафиксировано, что Матрена, Мария и Данила Шлемовы получили по пять нагаечных ударов, Иван Ефремов — тридцать ударов, Степан Верин — 20 ударов нагаечных и столько же шомпольных, Андрей Еремин и Терентий Мирков получили по тридцать нагаечных ударов каждый. Иван Кононович — 50. Ивану Ликинскому дали 125 ударов нагайкой. Двадцать мужчин и женщин перечислены в этом списке.
Избивая беззащитных безоружных людей, палачи в форме батальона смерти приговаривали при каждом ударе:
— Вот тебе товарищ Ленин! Вот тебе революционный дух! Будете помнить отряд Анненкова, и в вашей жизни останется память!
«По окончании наказания говорили: “ Вставай и беги без оглядки домой”. Если же который во время наказания кричал, тому увеличивали наказание, или же поднимался и во время бега падал или спотыкался, дополнительно выставленные в строй палачи производили удары прикладами, кулаками и пинками».
(Цитата из документа — Л. Сурин).
Беспощадно избив арестованных, каратели приказали одним из них убираться по домам, а остальных пешком отправили в Юрюзань и водворили в арестный дом, (нынешнее здание Дома творчества), разместив мужчин и женщин по разным камерам. Сюда же на следующий день доставили и нескольких из тех, кто после истязания на Вязовой был освобожден и отпущен по домам.
И в арестном доме продолжались избиения и пытки. Жену паровозного машиниста Вассу Максимовну Волгину (Хардину) истязали в течение трех дней, до потери сознания избивая ежедневно нагайками. Ее муж Николай Романович в тот день, когда на Вязовую нагрянул карательный отряд Мельникова, ходил в Юрюзань для связи с юрюзанскими подпольщиками. И когда возвращался пешком обратно, был предупрежден и ушел в лес, где располагался партизанский отряд юрюзанцев. И теперь палачи избивали нагайками его жену, давили ей пальцы каблуками сапог и требовали:
— Где твой муж? Сколько на Вязовой большевиков? Покажи, где хранится оружие!
Измученная женщина молчала. Да и что она могла ответить?
Вместе с вязовскими железнодорожниками в камере арестного дома находились и четверо юрюзанских молодых парней — Иван Игнатов, Федор Кузнецов, Петр Полушкин и Николай Сырцев. Вся вина их заключалась в том, что они не хотели служить в белой армии адмирала Колчака и скрывались от мобилизации на окраине Сосновки среди ометов соломы. Один из них оставил по оплошности на видном месте свой картуз. Его-то и увидели белогвардейцы, которые прочесывали местность в поисках скрывающихся дезертиров. Стали тыкать штыками в солому, ранили одного из парнишек, а потом обнаружили и трех остальных и приволокли в арестный дом.
***
Близилась полночь 12 июня 1919 года. В арестном доме никто не спал. Ждали решения своей участи. Уже заполночь дверь камеры в нижнем этаже заскрипела и отворилась. На пороге появился подпоручик Мельников. Заглядывая в список, при свете фонаря, который держал один из солдат, назвал первую фамилию:
— Котельников Андриан! Отходи к дверям. Живо!
Андриан Алексеевич поднялся с пола и шагнул к двери.
— Гладышев Кузьма!
Кузьма Семенович шагнул к дверям и встал рядом с Котельниковым. Солдаты вывели их во двор.
— Марков Павел, Ликинский Дмитрий!
Вывели и этих.
— Дорофеев Василий!
Телеграфист поднял с пола пиджак. От волнения никак не мог попасть в рукава.
— Козырев Степан!
Кондуктор шагнул вслед за Дорофеевым и встал рядом, ссутулившись больше обычного.
Подпоручик, заглядывая при тусклом свете фонаря в список, назвал еще фамилии телеграфиста Степана Николаева, рабочего пути Семена Лазаренкова, составителя поездов Ефима Савельева и стрелочника Ивана Антонова.
— Выходи! — послышалась команда.
Вывели во двор арестного дома и четверых юрюзанских парней — Ивана Игнатова, Николая Сырцева, Петра Полушкина и Федора Кузнецова.
Васса Волгина, измученная непрерывными допросами, слышала, как хлопали двери и выводили людей. Потом со двора донеслись звуки какой-то возни, ругань и полный ненависти крик Павла Маркова:
Что же ты делаешь, подлец?! Проволокой руки связывать. Веревку не могли найти что ли?
Молчи, паскуда! — заорали в ответ. — Кончились для вас все привилегии! Прошлой ночью утек один. Мы теперь ученые стали.
Темнела в ночном сумраке высокая кирпичная стена двухэтажного здания, чернели силуэты тополей за забором соседнего сада. Над верхушкой одного из них мерцала крупная звезда.
Смешанный караул из сербов и русских белогвардейцев связал людей проволокой попарно и вывел на улицу. Она была темна, пустынна. Нигде – ни огонька, ни души. Посёлок словно вымер. Окружённые солдатами, арестованные спустились с горы, миновали мост и насыпную дамбу через юрюзанский пруд.
Подгоняемые ударами прикладов, миновали околицу Василовки. Долго шли по дороге вдоль горы.
Когда дорога свернула на гору Большая Смольная, конвой приказал остановиться. Офицеры совещались недолго. Послышалась команда, и каратели с шашками и винтовками бросились на связанных безоружных и беззащитных людей.
Темный ночной лес в окрестностях Василовки огласился стонами и предсмертными криками. Сова, вспугнутая шумом резни, слетела с дерева и, захлопав крыльями, полетела прочь.
То, что происходило в ту ночь с 12 на 13 июня 1919 года возле Юрюзани, не в состоянии постичь обыкновенный нормальный человеческий разум. Вот что записали в свой «Протокол» члены комиссии, вскрывшие могилу на Большой Смольной:
«У Андриана Алексеевича Котельникова разрублено правое плечо около шеи, переломлена ниже колена правая нога и пропороты штыком пятка и туловище двумя сквозными ударами.
У Кузьмы Семеновича Гладышева вывернуты в коленях ноги пальцами назад, сквозной штыковой удар в грудь и огнестрельная рана в виски навылет.
У Павла Терентьевича Маркова раздроблена прикладами голова, отрублено левое ухо, выколоты глаза, выбиты зубы, переломлены руки и ноги и проколото штыковыми ударами туловище»…
Все десять вязовских рабочих-железнодорожников были не просто расстреляны. Прежде чем прикончить, их пытали и мучили. И такая же участь постигла и четверых юрюзанских парнишек, которые и жизни-то не успели порадоваться на своем коротком веку.
* * *
Учинив зверскую расправу на Большой Смольной, каратели решили нанести внезапный удар и по партизанскому лагерю у подножия горы Осиновой к востоку от Юрюзани. Здесь на берегу Сильи за рекой были сделаны для ночлега несколько шалашей и балаганов.
Партизанский отряд, которым командовал к тому времени Василий Васильевич Климанов, на ночь выставлял посты. Но предатель-лесник скрытно привел карателей к самому лагерю партизан. Короткая летняя ночь кончилась, и ничто не предвещало опасности. Уже занималась на востоке над высокой горой Шуйдой заря. Лес оживал, наполнялся щебетаньем птиц.
Петр Карлин проснулся в лагере первым. Он вылез из шалаша, спустился вниз к Силье и стал умываться. В этот миг с противоположного берега Сильи из зарослей кустов ударил неожиданный залп. Карлин был убит сразу же. Схватившись за грудь, он упал на берегу между больших камней. И тотчас ожил и сбросил сонное оцепенение партизанский лагерь. Партизаны хватали винтовки, выскакивали из шалашей и балаганов и падали за камни, отстреливаясь. Но с левого берега Сильи уже переходила вброд через реку белогвардейская пехота, а с обоих флангов строчили по лагерю пулеметы.
У самого входа в шалаш сразила пуля насмерть Дмитрия Сомкова. Брат его Федор Григорьевич бросился к нему, чтобы помочь, но тоже упал и понял, что ранен. Зажимая рану рукой, пополз в лесные заросли, стремясь выбраться из-под свинцового огня. Возле Сильи пулеметная очередь сразила Григория Кузнецова. Партизана Федора Корнева пуля настигла на середине горы меж огромных глыб каменной россыпи. Со стоном упал раненый Афанасий Тараканов, и товарищи потащили его на себе…
Весь партизанский лагерь у горы Осиновой был под губительным перекрестным огнем белых. Отстреливаясь из винтовок, партизаны стали отходить вверх по Силье в спасительные лесные заросли.
Как саранча набросились каратели на безлюдный опустевший партизанский лагерь. Стреляли по шалашам и балаганам, но те были уже пусты. И только партизанский связной Михаил Алексеевич Варганов стал добычей карательного отряда белых. Он пришел в партизанский лагерь накануне, сообщил важные сведения о положении в Юрюзанском поселке и намеревался утром вернуться в Юрюзань. Но в бою у Осиновой Варганов был ранен и не смог уйти далеко.
Белогвардейцы потащили раненого в Юрюзань. В самом центре заводского поселка, недалеко от плотины, Михаил Алексеевич был повешен. На грудь палачи привязали доску с устрашающей надписью «Так будут наказаны все большевики» и запретили снимать тело с виселицы.
Подобными жестокими и бесчеловечными методами колчаковцы стремились запугать местное население и заставить его отказаться от борьбы. Но дни их на Южном Урале уже были сочтены.
Леонид Сурин. «Возле гор и рек Уральских»
Восемь фашистских самолетов сбил в небе под Ленинградом летчик-истребитель Евгений Чернецов. Он был награжден орденом Красного Знамени, 26 сентября 1942 года погиб в воздушном бою, преградив фашистскому стервятнику путь к Волховской ГЭС, снабжавшей электричеством осажденный город.
Великую Отечественную войну Валентин Алексеевич Фигичев начал младшим лейтенантом, командиром звена. А закончил гвардии подполковником, командовал во время берлинской операции гвардейским истребительным авиационным полком, который был награжден тремя орденами и носил наименование Сандомирского. Герой Советского Союза, почетный гражданин Катав-Ивановска гвардии полковник в отставке В.А. Фигичев жил после войны на Украине, в городе Виннице. Там скончался двадцать лет назад, в феврале 1988 года.
Пятиэтажный жилой дом в центре Юрюзани выходит окнами на Дворец культуры. Здесь в нижнем этаже разместилась изостудия, куда приходят после школы дети. Два преподавателя ведут с ними занятия.
