Я до сих пор храню свои школьные тетради. Им перевалило уже за полвека. Смотрю на них как на архивные документы. Да они и впрямь документы эпохи, которую мы называем сталинской. У некоторых тетрадей уцелела только нижняя половина обложки, причем сразу видно, что верхняя не оторвана, а аккуратно срезана ножницами…

Летом тридцать седьмого года мы с мамой и сестрой гостили у дяди в Березниках. Николай Иванович, брат мамы, работал там начальником почты. Его жена Надежда Сергеевна была учительницей.

В конце лета на семейном совете было решено, что я останусь пожить у дяди Коли и здесь пойду учиться в шестой класс. Так я стал учеником средней школы, носящей имя великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Её так и звали в городе — пушкинской.

Помню, учительница литературы Антонина Федоровна задала на дом выучить наизусть стихотворение Пушкина «Песнь о вещем Олеге». Я был дома один. Расхаживая из угла в угол, с наслаждением повторял вслух:
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам…

Стихи запомнились сами собой. К тому же не надо было заглядывать в учебник: они были напечатаны на обложке школьной тетради вместе с репродукцией известной картины художника Васнецова. В 1937 году страна отметила столетие со дня гибели Пушкина.

Мелькали день за днем. Уже приближался новый 1938 год, и вдруг взрослая непонятная жизнь, которая до этого только краем задевала сознание, властно ворвалась в нашу школу и в наш класс.

Один за другим вдруг начали исчезать учителя. Вместо исчезнувшего в класс входил другой учитель, урок которого был совсем не по расписанию.

А на переменах по школьным коридорам шепотом расползалась очередная новость: «Враг народа … Арестован… »

Однажды, возвратившись вечером из школы, я застал дядю и тётю за странным занятием. Они сидели в кухне в окружении вороха альбомов и старинных открыток. В печке горел огонь, а тетя вытаскивала из альбома открытки и кидала их в топку. Лицо у нее при этом было скорбным и расстроенным.

— Тетя Надя! — в отчаянии завопил я, увидев, как огонь пожирает сказочные богатства. Это были репродукции картин Репина, Айвазовского, Сурикова и других русских художников, а также красочные виды городов Российской Империи. И вот теперь все это безжалостно летело в огонь!

— Зачем? Зачем вы это делаете? — повторял я.

— Иди помоги, — вместо ответа устало сказала тетя Надя. — Видишь, их сколько. Дореволюционные откладывай и давай мне. Ты знаешь, что будет, если у нас сделают обыск и найдут вот это, это и это?! — И тетя ткнула пальцем в почтовые марки, на которых были напечатаны все самодержцы, начиная с Петра I и кончая последним царём Николаем II.

А потом настал еще более странный и непонятный день. Учительница литературы Антонина Федоровна вошла в класс и сказала:

— Достаньте ваши тетради.

Мы повиновались.

— Теперь слушайте меня внимательно. У кого на обложках рисунки к произведениям Пушкина, их нужно немедленно срезать. Аккуратно, ножницами. Надписи, фамилию и имя оставьте.

Класс зашевелился, приглушенно загудел.

— Не спрашивайте… Так нужно.

Голос учительницы был строгий, но мне показалось, что глаза ее смотрели на нас с затаенной грустью.

Антонина Федоровна вынула из портфеля ножницы и с металлическим стуком положила их на переднюю парту.

В перемену загадка странного приказа разъяснилась. Оказывается, некто пришел в Березниковский отдел НКВД и как дважды два четыре доказал, что пушкинские рисунки на школьных тетрадях — это оголтелая контрреволюционная вылазка классового врага, потому что каждый рисунок содержит в себе зашифрованную и незаметную с виду антисоветскую пропаганду. Об этом нам поведал старшеклассник Васька Субботин.

— Да где тут может быть пропаганда? — усомнились мы, разглядывая знакомый рисунок

— Эх вы, тери! Это, по-вашему, что?

— Что, что! Меч в ножнах.

— Ах, меч? — это какая, по-вашему, буква? «Д»… А дальше что? «О»? А это? Видите, с загогулинкой в левую сторону. Это же «Л»! А в целом получается «ДОЛОЙ».

Васька повернул тетрадку боком и поднёс к моим глазам ту часть рисунка, где был изображен плащ князя Олега.

— Вот тут в узорах скрывается буква «В», тут — «К», это — «П», а здесь вот, махонькая… это — «б». Получается,— Васька оглянулся и перешел на шепот, — «Долой ВКП (б)».

В рисунке «У Лукоморья дуб зеленый», оказывается, был зашифрован лозунг «Долой РККА!». А на репродукции с картины Крамского «долой Ворошилова!».

Я, правда, никак не мог этот последний лозунг расшифровать. «Долой» еще как-то складывалось, а «Ворошилов» — никак, хоть убей. Но раз взрослые говорят…

— Слушайте,— сказал вдруг кто-то из ребят. — А зачем им это?

— Кому это «ИМ»? – встрепенулся Васька.

— Ну, этим… врагам народа? Ведь это же ребус какой-то. Его разгадать надо!.

— Эх ты! — рассердился Васька. — Не понимаешь, что ли? Они делают это, чтобы нам насолить. В открытую боятся, паразиты. Знают, что народ против них. Вот и гадят втихую.

Всю перемену мы стригли наши тетради. Теперь за давностью лет могу покаяться, что совершил тогда контрреволюционный проступок: вырезал рисунки только в тех тетрадях, которые ходили в классе, другие оставил. Резать рука не поднялась.

О том, что могли сделать с художниками, готовившими иллюстрации к пушкинской дате, с рабочими, которые печатали в типографиях эти обложки, я тогда просто не думал. Они и сейчас у меня, эти тетради, хотя с тех пор миновало уже более половины века…

Леонид СУРИН, краевед. г. Юрюзань

Рис. Дмитрия Лебедихина.

По материалам журнала «Уральский следопыт», № 5, 1990 г.